Нам нужна… революция - Александр Глазунов

Беседа наша подходила к концу, но меня теребило остаточное любопытство в отношении небольшого штриха в биографии Яковлева, который вдруг так захотелось.

Мне прояснить. Совсем недавно в одной из центральных газет академик РАН Глеб Владимирович Добровольский, президент Докучаевского общества почвоведов, назвал Александра Сергеевича Яковлева в числе лучших своих учеников. Такой знаменательный факт я не мог пропустить — мне было просто непонятно, почему перспективный ученый-почвовед вдруг вступил на неблагодарную стезю чиновника-эколога? Не спросить об этом Яковлева я уже не мог.

— Насчет эколога-чиновника, — усмехнулся Александр Сергеевич, — вы не совсем правы. Кстати, докторскую диссертацию я защитил, уже работая начальником Управления по охране почв в Министерстве охраны окружающей среды. Тогда оно так называлось. Как это случилось, что я оказался чиновником? Если честно, то я действительно готовил себя к научной и преподавательской деятельности в МГУ. По окончании университета я пришел к академику Добровольскому и прямо заявил ему, что хочу стать преподавателем. И вот уже двадцать лет я работаю со студентами в МГУ. Глеб Владимирович всячески поддерживал и укреплял во мне эту мою устремленность. Но порой жизнь требует от нас каких-то жертв ради самого дела. Так получилось и со мной. Однажды меня вызвал Добровольский и сказал, что в Министерстве по охране окружающей среды создается управление по охране почв, и мне придется его возглавить. Конечно, я не был готов к подобному повороту в своей определившийся уже судьбе. Тем более, что никогда не стремился стать чиновником и совершенно не представлял себе в качестве государева человека. Да только есть такое слово — надо! К тому же сказанное моим учителем и даже наставником по жизни, которым он был и остается для меня.

— И что, Добровольский не обманул ваших надежд?

— Для меня тогда было самым важным не обмануть его надежд. Да и теперь тоже…

Наверное, в этом вряд ли уже можно было сомневаться. Глядя на этого человека, я все больше убеждался в том, что он действительно совершит свою революцию. В экологии! Сегодня чаши «весов жизни общества» удержать в равновесии сможет, очевидно, только этот фактор. И уже многим ясно, что ядерная война или трагедия Чернобыля — вовсе не единственные опасности для человечества. Разве кислые дожди, уничтожившие рыбу в озерах Скандинавии, загрязнение Ладоги, Байкала, Великих американских озер, превращение Рейна в сточную канаву, сплошные вырубки леса не предупреждают нас о том, что мы находимся на пороге «запретной черты», о чем все время напоминал в своих статьях академик РАН Никита Николаевич Моисеев? Он был убежден, что XX век войдет в историю как «век предупреждения». И сейчас главное, чтобы это предупреждение было услышано всеми. Тогда и очистительная революция в экологии совершится обязательно.

Двойной портрет на фоне дикой природы

I Из одиночества в люди

Александр Александрович стремительно вошёл в кабинет, закурил и, нервно вышагивая, заговорил безо всякого вступления, словно в продолжение разговора. Не со мной, скорее, со своими оппонентами, которым председатель Центрального правления Ассоциации «Росохотрыболовсоюз» Улитин не первый год доказывает одну и ту же истину — не предотвратив надвигающуюся экологическую катастрофу, человечество само окажется на грани гибели. И сегодня на заседании Центрального совета «Росохотрыболовсоюза», куда съехались руководители краевых и областных обществ со всей России, он тоже говорил о состоянии охотничьего хозяйства в стране, хотя обсуждалась проблема гораздо глобальнее — о состоянии дикой природы, среды обитания зверей и человека…

— Да поймите вы, не будет будущего ни у России, ни у какой другой страны мира, если земная цивилизация начнёт деградировать в результате нарушения среды обитания и в конечном итоге прекратит своё существование. Существующий мировой порядок оказался неспособным решить ни одной глобальной проблемы. Единственное, что он сподобился придумать, — насильственно выделить из всего человечества так называемый «золотой миллиард», избранных индивидуумов из стран Западной Европы, США, Канады, Японии… Остальные, естественно, обречены на вымирание.

Александр Александрович резким движением вдавил окурок в пепельницу и продолжил:

— Уже большинству учёных в мире давно очевидно, что с новым тысячелетием должно прийти и новое мировое устройство, иная модель развития общества. И единственный путь спасения человечества от глобальной экологической катастрофы видится в переходе его на ноосферный путь развития. Да, да, — энергично закивал он головой, видя моё удивление, — именно тот путь, о котором мечтал Вернадский и его ученики-последователи: Моисеев, Урсул, Маленков… Переход на разумный путь развития — это не утопия, а назревшая необходимость. Без вмешательства разума в развитие мировой цивилизации на духовно-нравственных принципах её ждёт деградация и вымирание. Ноосферное развитие базируется на чётком понимании того, что человек является частью природы и должен подчиняться её законам. Без сохранения гармонии в отношениях природы и человека невозможно продолжение и рода человеческого. Уничтожая её, мы тем самым уничтожаем своё будущее. То, что мы сегодня успешно и делаем…

Я не пытался перебить Александра Александровича неожиданным вопросом. Честно говоря, не было в этом смысла. Прав он или не прав — покажет время, мне хотелось понять этого человека, найти те корни, тот фундамент, на котором развился не только дар учёного — доктора биологических наук, академика и вице-президента Петровской академии наук и искусств (ПАНИ), члена-корреспондента РАЕН, но и неординарного поэта, члена Союза российских писателей, издавшего 17 поэтических сборников. Вспоминая сейчас, что рассказывал мне Улитин о себе, я никак не улавливал того цементирующего раствора, той силы, которая смогла соединить воедино в одном человеке аналитический ум исследователя, организатора, и тонкого лирика, видящего мир «глазами души». Как-то не стыковались эти две разные ветви на одном дереве…

Тонкий слой облаков над лесом играл зеленоватыми оттенками, переходящими сразу в красноватые и оранжевые. Казалось, что небо заполыхало огнём-радугой закатного солнца, которое, уходя, вдруг решило напоследок всех изумить, разукрасив иными сочными красками беспредельную синеву на востоке — это было ещё более удивительно и прекрасно, когда западная часть неба неумолимо быстро темнела.

Саша Улитин во все глаза смотрел на это чудо, не в силах отвести взгляда и забыв обо всём. Его просто распирала радость от неожиданного видения величия природы. Он не помнил, сколько оно длилось, но когда поугасли небесные краски, а облака превратились в обыденно-серые и не досягаемые для лучей закатного солнца, Саше вдруг стало грустно, потому как не видели всего этого его друзья и о чём обычными словами он рассказать им просто не смог бы. Улитин вновь ощутил внезапно заигравшую тоску одиночества, ещё не понимая, что без этого, возможно, не было бы и чуда. Радость и непонятная грусть — они как бы перемешались в его сердце и неизвестно почему взволновали. Подобные противоречивые чувства охватывали Улитина не раз, но пройдёт много лет, прежде чем ему станет ясно, откуда шла эта непонятная двойственность. Мыслями он редко будет окунаться в своё прошлое — тяжёлое и не совсем приятное, но в то же время Саша прекрасно понимал, что от него ему никуда не деться, оно всегда будет с ним рядом, как его тень…

Чуть позже он прочитает у Михаила Пришвина: «Но самая суть чисто человеческого здоровья — это когда его неудержимо тянет сказать что-то хорошее другому человеку, как будто это даже закон: раз мне — то должно быть и всем хорошо!». Это было написано и про Сашу Улитина…

Сумрачным декабрьским днём во двор Шуйского районного дома приюта для младенцев въехали сани, запряжённые гнедой лошадью. На передке сидел бородатый мужик в тулупе, сзади — женщина в пальто, она была закутана в платок и держала на руках грудного ребёнка, завёрнутого в серое одеяло. Спрыгнув с саней, мужик кнутовищем стукнул в дверь и, когда та приоткрылась, охрипло крикнул:

— С села Дунилово, жильца вам нового привезли…

— Быстрее заходите, не лето, чай…

Женщина неторопливо слезла с саней, не выпуская ребёнка из рук, сделала несколько неверных шагов застывшими ногами, но у двери остановилась.

— Ты меня тут жди, — строго взглянула она на возницу, — я скоро…

В кабинете директора, куда привела её нянечка, женщина осторожно положила ребёнка на продавленный кожаный диван и, развязав платок, тяжело опустилась рядом. Затем достала бумаги и протянула их директору — молчаливой женщине лет под пятьдесят с утомлёнными глазами на морщинистом лице.